Яков Кротов

Почему Церковь - единая, если единства в ней нет?

Единство Церкви и примирение Церкви

Церковь - один стул или три?

Единство с иудеями

Размышления "об унии"

Не строить мост, а увидеть, что нет реки

Православие и католичество: цель - конец.

Ненормально, если человек выбирает конфессию за ее преимущества перед другими. Так же ненормально, если человек выбирает девушку за то, что она красивее, умнее или богаче других. Нормально, если любят и веруют безоглядно, без сравнений, потому что стремятся к чему-то важному, а на остальное не обращают внимания. Конечно, при этом можно пасть жертвой мошенников от религии или (если речь не о вере, а любви) какой-нибудь хищницы или развратника. Но это поправимо. Лучше, идя за Истиной, забрести в тупик и потом выбираться оттуда, чем всю жизнь просидеть над картой, пытаясь наметить идеальный маршрут к цели. Тупиков на самом деле немного (а может быть, и вовсе нет, только не надо об этом вслух говорить, а то многие люди вовек не выйдут в путь). Вряд ли можно всерьез думать, что «в протестантизме никогда не будет Франциска Ассизского». Во-первых, Франциск Ассизский сам был классическим протестантом до протестантизма – если не сводить протестантизм к антипапизму. По своей внутренней и внешней свободе, раскованности, решительности он, конечно, был человек даже не Лютеровского, а Мюнцеровского типа, почему и находился под постоянным подозрением в ереси. Во-вторых, единство христианства в том и заключается, что Франциск Ассизский, Сергий Радонежский и Уилбирфорс принадлежат не какой-то одной конфессии, а Христу.

*

Христиане в современном мире часто говорят о единстве - о единстве христиан. Неверующие тоже озабочены единством христиан, иногда даже утверждают, что, будь христиане едины, к их учению относились бы внимательнее.

Это лукавство: вера или неверие никак не связаны с материальным состоянием религиозной организации. Для верующего всё может служить укреплению веры, для неверующего всё подтверждает его неверие.

Стремление к единству Церкви важно лишь настолько, насколько оно преодолевает уверенность в том, что Церковь уже едина. Эта уверенность есть в христианстве изначально, унаследована она от общечеловеческой убеждённости в своей правоте и исключительности. Логика проста: единство - хорошо, поэтому хорошее - уже едино. Церковь должна быть единой, следовательно, всё не единое - не Церковь. Таков христианский фанатизм. Точно таков и фанатизм всякой партии, всякой нации, да и всякого человеческого существа: кто не с нами, тот и нелюдь.

Не единство Церкви важно, а единство человечества. Единства со всеми людьми (и с Богом, без которого человечество неполно) ищет душа. Единства ищут не так, как ищут инопланетян, как ищут нечто фантастическое, не имеющее места в реальном мире. Единства ищут, потому что видят единство. Только видимое единство человеческого рода - не радует, а даже напрягает и отталкивает. Люди едины в способности и склонности ошибаться, утверждать себя за счёт другого, уставать от любви и неустанно ненавидеть. Человечество едино в бесчеловечности.

В поисках единства человек прежде всего уходит от других людей, потому что другие люди навязывают себя в качестве Бога. Авраам уходит из семьи, потому что хочет настоящей семьи, не просто очень большой, но бесконечной - и всё-таки не бесконечно деспотичной. Это безумная фантазия, ведь склонность порабощать другого не уменьшается по мере объединения людей, а возрастает. Возрастает в геометрической прогрессии.

Безумная мечта исполняется, ибо свобода оказывается не безумием, а волей высшего ума, волей Творца. Откровение обещает Аврааму, что он станет родоначальником особого рода - бесчисленного, бесконечного. Понимал Авраам, что речь не идёт о появлении ещё одного народа, а появлении настоящего человечества. что "обетованая земля" - не одна страна, а весь мир? Важно не понимание, а его готовность идти, куда ведёт Бог, готовность, которой так мало было в истории потомков Авраама - потомков и по плоти, и по духу. Больше было готовности водить других.

Единство человечества есть нечто, что не только может осуществиться после Второго Пришествия, но что осуществляются уже со времени Воскресения. Осуществляется не в Церкви, осуществляется не через отделение уверовавших от не поверивших. Церковь - идёт ли речь об организации или о невидимом Теле, в котором верующие и Бог одно - лишь средство осуществления этого единства, и не единственное, к счастью.

Главная беда человеческая не в том, что люди стремятся к единству национальному, религиозному, политическому, а в том, что они готовы удовлетвориться таким единством. Главное счастье человечества - что единство реально достижимо не на макроуровне, а на микроуровне - в любви двоих, в единомыслии или в единой молитве троих. Единство не конструируется, оно уже есть, к нему нужно лишь прикоснуться.

Прикасающийся вздрагивает и тут же начинает работать механизм, который работал и до Авраама: считать лишь своё прикосновение - единственным верным, звать всех прикасаться в этом же месте и так же. Но единство человечество есть Бог, и не людям указывать Богу. Творение не может командовать Творцом, хотя только к этому и стремится. Единство не в том, чтобы другой соприкоснулся с Богом, а в том, чтобы люди, соприкасаясь с Богом и друг с другом, не соединялись в липкую вязкую массу, каждая частица которой стремится подняться выше других и быть головой.

Единство - в радости и доверии к Создателю: Он знает, Он может, Он делает. Мы можем успокоиться - обрести покой и единство - потому что Он не знает покоя в Своём труде по соединению людей в человечество. Что Бог открыл каждому, каждый должен беречь и растить, не кидая тяпку в ближнего, а пребывая в единстве великой жатвы Господней - друг друга окликая, друг с другом шутя, вместе отдыхая за трапезой и вместе наслаждаясь бесконечностью Поля.

Эти попытки приводили к тому, что Церковь представала разделенной на группы с разными обрядами, разными культурами, разными административными принципами. Церковь представала разделенной, а вера говорит, что она разделенной быть не может.

Из этого противоречия выходили просто и жестоко: решали, что люди с другим обрядом, другой культурой и управлением не христиане, а лишь кажутся христианами. Их можно назвать сектантами, еретиками, раскольниками. Говорят даже, что они — язычники, которые используют христианские формы.

Конечно, бывают люди, которые лишь используют христианские формы, но далеки от Христа, не входят в Церковь. Время, потраченное на их выискивание, украдено у молитвы, украдено у любви, украдено у миротворчества.

Церковь едина, но члены этой единой Церкви во вражде друг с другом. Одна и та же вражда проявляется в распрях различных христианских общин друг с другом, в ссорах внутри христианских общин, в раздвоенности устремлений каждого христианина. Личная непримиренность есть самый мощный пласт разъединения, организационный раздор — вершина айсберга.

Видимое единство Церкви необходимо, но достижимо лишь через примирение христиан. Миротворческая молитва есть содержание Церкви, смысл ее служения, и средство освобождения членов Церкви от вражды. Без молитвы единство Церкви, насколько оно явлено, остается бессодержательной формальностью. Молитва помогает единству Церкви осуществляться, становясь единством всего творения в Творце.

Люди, которые беспокоятся о раздоре христиан, должны претворять это беспокойство в молитву.

Искушение побуждает нас не молиться, а упрекать согрешающих против единства, равнодушных к разделениях, считающих только себя членами единой Церкви, а всех несогласных см собою и своим пониманием христианства осуждающих. Но если такие люди заботятся о спасении своей души, преодолении вражды внутри себя, они все равно участвуют в единстве Церкви.

О единстве Церкви молится всякий, кто молится о прощении своих грехов, о даровании благодати, об укреплении веры, о примирении единоверцев.

Кто ощущает в себе силы, помимо этого, молиться о примирении всех верующих в Христа, тот может найти слова сам или воспользоваться молитвами, сложенными другими людьми.

Вопреки всем этим сравнениям Символ веры говорит о единстве Церкви. Глубокая вера апостола Павла сравнивает Церковь с самим Христом, называет Церковь Телом Христа. Если Церковь организация, то она — единая организация, хотя внутри нее может быть бесчисленное множество общин. Если Церковь — ветвь, то это одна ветка, и Иисус говорил о Себе как о единственной ветви (лозе), а не просто как о невидимом корне. Если Церковь мебель, то это один стул, на котором воссоедает Христос, а не какие-то люди. Конечно, это не означает, что у такого стула нет спинки и ножек, что в нем все выполняют одинаковое служение и несут одинаковую нагрузку. "Дары различны, но Дух один и тот же;  и служения различны, а Господь один и тот же", — сказал апостол Павел (1 Кор 12, 4).

Поэтому быть членом Церкви означает прежде всего быть в Духе Божием, исполнять служение, на которое Господь избирает человека.  Это можно делать, вовсе не задумываясь о догматах, о том, как организована Церковь. Служению Духа мешает одно: недостаточная любовь, проявляющаяся в агрессивности по отношению к ближнему. Дух Божий — и в протестантских общинах, и в Православной Церкви, и в Католической Церкви; Им жива всякая любящая душа.

ЕДИНСТВО С ИУДЕЯМИ

Когда речь заходит о единстве Церкви, современный верующий (да и неверующие) вспоминает обычно прежде всего разделение между православными и католиками, между католиками и протестантами. Это естественно, как естественно взять из стопки тарелок взять ту, которая наверху. Однако, самые свежие раны не всегда самые тяжёлые. Разделение со старообрядцами, с армянскими или эфиопскими христианами - не такие старые, как разделение с иудеями.

Современный человек - не обязательно верующий - может счесть вздором саму мысль о единстве христиан с иудеями. Иудеи отвергают Воскресение: о чём уж тут говорить!?

Тут надо говорить о том, что первые полвека христианской истории - это вовсе не "христианская история", а "иудейская история". Когда Лука писал "Историю апостолов" (так точнее по-русски "Деяния апостолов"), он описывал историю одного из течений в тогдашнем иудаизме. И до, и после Пятидестницы христиане ходили в иерусалимский Храм, ходили в синагоги. Они спорили о том, может ли не иудей быть христианином, но бесспорным оставалось, что иудей не обязательно должен быть христианином. Дал Бог веру в то, что Иисус есть Господь - замечательно. Не дал... Что ж, ему виднее. Иудей, который не верует в то, что Иисус есть Мессия, Помазанник и Спаситель, всё равно остаётся единоверцем. Точнее, христиане - единоверцы иудеев.

Некоторой аналогией может служить существование среди современных христиан различных экзотических движений. Например, есть христиане - вегетаринцы, христиане - пацифисты, христиане - расисты. Многим христианам это не нравится, и можно спорить о том, допустимо ли христианину быть расистом или вегетаринцем. Но пока - это так. Сами христиане-расисты и христиане-вегетаринцы не видят ничего, что мешало бы им оставаться в Церкви. Можно даже предположить, что некоторые расисты называют себя христианами лишь для того, чтобы придать своему расизму дополнительную авторитетность.

Таково было и положение иудеев-христиан среди иудеев первого столетия. Христиане держались за синагогу из последних сил. Об этом очень ярко рассказывает всё тот же Лука - как важно было Павлу подчеркнуть, что он именно иудей. В конце концов, иудеев-христиан выгнали из иудаизма вопреки их воле. Что уж там было потом, это совсем другая история. Теоретически христиане могли просто исчезнуть или остаться крошечным религиозным движением, настолько слабым, что его бы не в чем было упрекнуть - ни в антисемитских погромах, ни в борьбе с наукой.

Астрологов или вегетаринцев ни в чём ведь нельзя упрекнуть не из-за их кротости, а из-за их слабости. Кто знает, как бы проявилась греховность человеческая, если бы вегетаринцы получили ту же власть, что христиане! Впрочем, как же: Гитлер был вегетаринцем. Впрочем, формально он был и христианином - никто его от Церкви не отлучал.

Иудеи, отлучив от себя иудеев-христиан, поступили именно так, как призывают современные христиане поступать с иудеями: сперва - полное и положительное единство в вере, потом - единство в жизни. Сперва отрегулировать всё существенное, потом вместе молиться. Но ведь первые-то христиане обходились без этого - и остаются, однако же, недосягаемым идеалом для христиан всех последующих веков.

Что лукавить: на самом деле, если бы иудеи согласились принять христиан обратно, христиане бы притормозили отнюдь не из идейных соображений, а из материальных. Если бы иудеев был миллиард, а христиан миллион - дело другое. Теоретически размер не имеет значения в духовной жизни, а практически очень даже имеет. Ведь духовная жизнь - это и миллиард католиков, и Ватикан, и православные иконы, и много что, появившееся после изгнания из синагоги. И вот всё это признать только своим хобби, своей личной особенностью только ради удовольствия признать над собой старшинство вот этих вот - в ермолках?!

Единство христиан с иудеями вполне возможно. Бывают же у Бога всякие чудеса; почему бы не быть и такому чуду - младший разбогатевший брат приглашает старшего занять почетное место за столом? Христианство опять становится одним из течений в иудаизме. Таким либеральным-либеральным. То есть, либеральными были бы те, кто нас терпели - а мы были бы фундаменталистами, конечно, как в нынешнем православии самые оголтелые обычно - из новообращённых англичан, татар и французов. Ничего страшного в такой фантастике нет. Менее величественным стал бы Рим? Менее смиренным Серафим Саровский? Да нет. Что же так боится человек раствориться среди других людей! Когда наособицу - вроде как власть имеющий, пусть даже это только власть обосабливаться. Этим и бродяга опустившийся вдохновляется: пусть грязный и в язвах, зато независимый.

Проблема не в том, как построить мост, а в том, как понять, что нет берегов. Христиане поддаются неверующим и употребляют христианские слова в нехристианском смысле. Мы говорим о том, что надо примирить православие и католичество. Но православие противоположно католичеству лишь с точки зрения тех, кто вкладывает в эти слова прежде всего культурное содержание. Надо свидетельствовать о том, что православие и католичество — одно. Их нечего объединять. И протестанты отделены от нас не рекой, а своим нежеланием (у кого оно есть) не быть отделенными.

Не гоняться за новообращенными, но и не прогонять их. Христианство изначально пришло в мир, не знавший личности. Оно два тысячелетия мыслило сверхличными общностями: обращался "дом", "народ", "земля". Когда один человек совершал переход из конфессии в конфессию, это осуждалось как предательство коллектива (хотя предлогом выставлялось предательство Христа). Именно эта коллективистская психология осуждала прозелитизм (справедливо) и всякое личное обращение как способ решения проблемы единства веры (несправедливо). Требуют ждать, пока договорятся лидеры коллективов, "церковное начальство". Но они никогда не договорятся, если только лидерам будет дозволено действовать. У начальства надо отобрать право силой давить на личность, но у личноси должно быть право право выбора, переход должен быть признан нравственным и христианским поступком. Пока этого нет, пока на перешедшего глядят как на "вероотступника", "ренегата" все разговоры о взаимном уважении лживы.

В свете нуждаются обе стороны. Обращаясь к православным нужно свидетельствовать, что они неправы, когда требуют от католиков покаяния, отречения от догматов, когда выставляют себя мерилом истины.

Обращаясь к католикам нужно свидетельствовать, что они недооценивают Православие, напрасно сводят его только к обряду, слишком часто видят единство как чисто административный акт. Православным нужно свидетельствовать, что католики не еретики именно с позиций православия.

Католиков нужно призывать признать православную духовность полноценной. Пока даже святые восточных Церквей, жившие после 11 века, не признаны святыми Католической Церковью. Конечно, православные воспринимают это как глубочайшее оскорбление в свой адрес, как боязнь, что православные в отрыве от Рима духовно ослепли. На протяжении веков католики искажали православие даже тогда, когда заключали унию с отдельными православными группами, латинизировали его, навязывали свою духовность и руководство в том, что не подлежит администрированию Папы, превращая православных в униатов.

Важно, чтобы человек, свидетельствуя о единстве Церкви,  прежде всего оставался членом Церкви, то есть исполнял то служение, на которое вдохновляет нас Дух Божий: служение любви в семье, в работе, в общении с верующими и неверующими

* * *

Православные и католики не могут ссориться, потому что "православные", "католики" - понятия такие мелкие, что их почти не существует. Рядом со словом "христианин" блекнут любые имена. Человек склонен рассматривать "христианин" как слишком общее понятие, как фамилию, которая требует имени - и именно имя делает человека уникальным. Не случайно "христианин" в античную эпоху сравнивалось с "римлянин", "иудей". Конечно, без национальности неудобно, но даже самый ярый националист, готовый идти в пикет, лишь бы у него в паспорте было написано, какого он роду-племени, даже самый боевитый нацист, готовый перервать глотку ближнему, который посмеет намекнуть, что среди прапрабабушек могло быть лицо чуждой национальности, - даже такие своеобразные люди все же не согласятся потерять имя и откликаться лишь на название своей национальности. Но ведь на самом деле, словосочетание "русский православный христианин" аналогично словосочетанию "Петров Васильев сын Прохор". "Русский" - это самое общее, русских много и неправославных. "Православный" чуть сужает объём, и лишь "христианин" - абсолютно уникальное имя, даже если его носят разные люди. Потому что таков уж Единый Бог: один-то один, да только в соединении с каждым человеком Он отличается от Самого Себя, соединённого с другим человеком. Поэтому Бог и хочет всех спасти.

Справедливо, однако, и то, что православные и католики не могут ссориться, потому что "православные", "католики" - понятия слишком крупные. Внутри православия есть великое множество типов: либеральные и консервативные, умные и глупые, да и национальность делает православных очень отличающимися друг от друга, а чтобы всё окончательно запутать, все эти категории пересекаются друг с другом самыми оригинальными и неповторимыми способами. Может быть умный православный француз, который прежде всего либерал и ни за что не найдёт общего языка с умным православным французом-консерватором. А разделения католиков, о которых сами католики любят умалчивать? Они тем прочнее, чем глубже загнаны в небытие. А такой милый симптом как власть? Власть способна стереть все различия: католик у власти как две капли воды похож на православного бюрократа. Аргентинский лефеврист больше похож на русского старообрядца, чем на аргентинского либерального католика. Если, конечно, зреть в корень, но у консерваторов именно корень занимает основное пространство, а ведь до Страшного суда никак не угадать - вершков от нас потребует Господь или корешков.

* * *

Православие нужно затем же, зачем нужно католичество, зачем нужно было падение Вавилонской башни: чтобы было кому от чистого сердца спросить: "А почему так?"

Почему в Америке нельзя священнику восточного обряда быть женатым, а в Белоруссии - можно? Почему к девяти католикам латинского обряда в России посылают священника, а к девяти католикам русского обряда - нет? Почему православного священника считают все-таки находящимся не в полном единстве с Вселенской Церковью, а если православный священник захочет в это полное единство войти, ему будет ответом молчание? Почему двойной стандарт? Почему лицемерие? Почему ворон ворону глаз не выклюет, а воробушка долбанет нравоучением?

Разделение Церкви, как и разделение человечества, не предотвращает впадения отдельных людей и объединений людей в гордыню, но делает эту гордыню явной не только для врагов, но и для друзей, а при наличии доброй воли - служит зеркалом, в которой обе стороны могут увидеть свою гордыню и посмеяться, и измениться. Смех - смех над собой - такой же прямой путь к себе, как смех над другим путь к дыре.

Христианства очень еще молодо и миниатюрно, потому что смеяться над собой христиане умеют лишь потребительски. Смеемся, чтобы улучшить то состояние, в котором находимся, "изжить недостатки", а не для того, чтобы измениться. Католики смеются над собой, чтобы стать лучшими католиками, смеются над православными - с той же целью (смеются внутренне, что, конечно, лучше). Ко всем прочим конфессиям это тоже относится - кроме тех, которые вообще не смеются над собой. Но эти уже - за пределами здравого смысла.

Пожертвовать православностью или католичностью?

Попытки показать единство христиан рушатся постоянно из-за технических деталей. Что должно быть в начале: яйцо или курица? Жизнь как способность дарить жизнь или жизнь как пассивное принятие, как приготовление к жизни?

В России после 1990 года благодаря религиозной свободе появились десятки людей, желающие единства Церкви как прежде всего единства православных и католиков. В основном это православные, что естественно уже потому, что большинство христиан в России изначально православные.

Конечно, это православие скорее этнографическое, сугубо обрядовое, но тем острее его носители переживают обрядовые и словесные расхождения с католичеством. Впрочем, и по мере укоренения в православии расхождения между православными и католиками не уменьшаются. И на вершинах аскетики, мистики, этики опыт разных людей не блекнет, сливаясь. Наоборот, он приобретает подлинную цветность и подлинное своеобразие.

Своеобразие православно-католического диалога в том, что тут на первом месте - вопрос о власти. Пусть это власть любви, но - власть. И православные могут не признавать эту власть Рима, - тогда они гуляют по каким-то другим полям. Но если православный человек признаёт необходимость такой власти, он неизбежно стоит лицом к лицу с католичеством. Должен ли он тогда явить единство, переходя на сторону этой власти? Тогда он столкнётся с тем, что эта самая власть не поощряет - во всяком случае, в России - православия как части Церкви.

Чтобы стать на сторону Папы, надо стать латинским католиком, надо перестать совершать богослужение по-православному, надо ходить в костёл, где пронизано польским или французским духом. Надо войти в печальную реальность: какие бы красивые слова не произносились высоко на престоле Петра, внизу вполне сохраняется отчуждённость от православия, а часто слегка замаскированная неприязнь к нему.

Но верность есть верность, и поэтому разве не следует человеку всё-таки поставить идею повыше, себя пониже и ходить на мессу, ходить на мессу, ходить на мессу, ну и радоваться, если раз в год потихонечку приедет из Украины греко-католический священник и отслужит литургию.

Правда, для единства православия и католичества придётся даже перестать называть себя православным и именоваться "греко-католиком", но какие жертвы не принесешь...

Действительно, а какие жертвы не принесешь ни в коем случае? Можно ли принести в жертву яйцо, чтобы не пресёкся куриный род? Разумеется, нельзя. Тогда - оставаться православным и ждать, ждать, ждать, пока католики не изменятся не только в голове, но и в членах?

Оба варианта безнадёжны. По-человечески. Устанут, разочаруются, да просто вымрут энтузиасты. Уже вымерло целое поколение русских православных эмигрантов, которые пошли в Католическую Церковь, натолкнулись на отчуждение, но терпели. И вымерли, и не осталось у них никаких преемников, кроме все тех же патеров - немецких, польских, французских - которые считают, что они знают православие лучше любых православных.

Ну что ж, человек - не динозавр, вымрет - но воскреснет. На это вся и надежда: что единство христиан не христианам нужно, а Христу. Пусть Он и делает то, что не в силах сделать мы.

Православие и католичество: цель - конец

Попытки восстановить единство христиан, в том числе, православных и католиков, постоянно подтверждают простую истину цинизма: всё хорошее вырастает из плохого, из самолюбия, из тщеславия, из гордыни. Владимир Соловьев ратовал за единство православия и католичество, потому что это единство хорошо вписывалось в его утопию христианской империи. А так - он был не очень-то "церковный" человек, и в этом смысле рассуждал о православии и католичестве как посторонний. Но если поколение Соловьёва смотрела на христианскую империю как продолжение Российской, то русские после революции обращались к папству уже не как к способы вывести империю на международную арену, а как к замене империи, погибшей во время революции. Папа в их глазах должен был заменить "продавшуюся большевикам" Московскую Патриархию. О таких "православных, состоящих в общении с Папой", вспоминал Тоцке:

"Из числа представителей старых российских домов подобные мысли разделяли князь Волконский, князья Оболенский и Урусов. Можно упомянуть и о средних слоях дворянства, например, о семьях Евреиновых, Кологривовых или Длусских. К этому кругу присоединились некоторые люди из мира искусства, например, поэт Вячеслав Иванов, супруги-художники Браиловские и г-жа Данзас, философ. Сегодня подобные мечты представляются совершенно нереальными, но я бы подчеркнул, что перечисленные лица — это все серьезные люди, глубоко озабоченные будущим России, которую постигло несчастье. Итак, именно с этими людьми и завязал контакты о. Иоанн-Хризостом. Почти все они сменили свою церковную принадлежность и перешли в католичество лишь из желания добиться универсальной теократии. Они постоянно рассуждали о взаимодействии императора, папы и патриарха" (Новая Европа. - №3. - 1993 г. - С. 19).

С другой стороны, и Папа относился к единству с православными как к средству упрочения своей власти, своей политической линии. Не в отношении православных: те политически представляли (и представляют) для папства величину ничтожную. Папа Пий XI пытался "привить" православие католичеству, чтобы уравновесить влияние иезуитов и василиан, приглушить "схоластические тенденции" (Тоцке, с. 15).

Ничего удивительного, что эти усилия в конечном счёте оказались бесплодны. Единство Церкви бесконечно важнее любого политического единства, и манипуляции сверху тут если не кощунственны, то наивны.

Против манипуляции единством восставала Евгения Герцык. Эта формальная протестантка, познакомившаяся с Бердяевым, весной 1911 г. приняла православное миропомазание. Бердяев познакомил ее со своим знакомым священником (м.б., Мечевым?), но таинство совершил о. Евг. Синайский в Марфо-Мариинской обители. Но год спустя Герцык из Лозанны писала Вяч. Иванову о своих сомнениях в связи с тем, что она лучше узнала Лютера: ничто не спасает, кроме Христа. "Церковное служение и монашеская жизнь совсем бескорыстны, это только любовь бесцельная и самочинная любовь Земли к Богу, и потому так же неистребима". Из ощущения Лютера - бессмысленны обряды - она делает практический вывод противоположный: да, и именно бессмысленностью хороши, близки к любви.

"Церковь так страшно не похожа на Христа ... самые плоские теософские толкования ближе", потому что Церковь - не путь спасения, а "вольный дар человека Богу". "Чувствую благоговейно руку Рима, но ведь из сложения фанатического католичества с православием не выходит вселенской церкви... Соединение церквей уже совершилось реально во многих из нас, но чтоб оно стало явным - часто с болью дуаешь: должен кончиться Рим и кончиться православие... И тогда я думаю гневно: "Вячеслав всё это уже испытал, измерил и - ушел" (Письма, с. 603).

Наивны попытки осмыслить единство православных и католиков исключительно в терминах культуры. С начала XIX века и до начала XXI именно так реагировали образованные русские люди на интерес православных к католичеству. Например, культуролог Роман Лункин пишет:

"Русский католик восточного обряда – это представитель западнической идеологии и культуры, почитатель Петра Чаадаева, Александра Герцена, Иосифа Бродского и Варлама Шаламова. Обращенный в католичество российский гражданин стремится самими фактом перемены своей церковной принадлежности стать человеком европейской культуры, хочет изжить в себе азиатские комплексы и предрассудки" ("Портал-кредо", 21.2.2005).

Это такая же методологическая простота, которая побуждает атеиста видеть в религии всего лишь обман или самообман. Более того, если циническое отношение к религиозности нельзя в принципе ни доказать, ни опровергнуть, то утверждения Лункина нуждаются в подтверждении - социологическими данными, историческими и т.п.

Подтверждений нет, а живой опыт подсказывает, что современные православные, стремящиеся к единству с католиками, уже не мыслят в терминах "проектов" и "утопий", они не историософы, как Чаадаев, Соловьев, Вяч. Иванов, а прежде всего и именно христиане, что вполне соответствует изменившейся исторической обстановке, в которой христианство из объекта бумажных манипуляций немногих интеллектуалов и политиков становится распылённым и разнообразным движением.

Этот аспект специалист, сосредоточенный на политике и культуре, склонен игнорировать, как бы негативно это ни сказывалось на его рассуждениях. Хотя не обязательно быть христианином, чтобы обратить внимание на реальные, а не выдуманные или вычитанные из книжек, особенности современной христианской психологии.

*

ЕДИНСТВО ЦЕРКВИ И ЕДИНСТВО ЦЕРКВЕЙ

Единство Церкви упоминается в Символе веры.

Это можно понимать так, что единство Церкви не дано в материальной организации. Нужно верить в то, что это единство существует невидимо и лишь постепенно осуществляется.

Можно понимать это и так, что единство Церкви в том, что из многих церковных организаций одна является единственной подлинно церковной. Тогда веровать нужно в то, что именно эта, а не другие церковные организации, и являются единственной Церковью.

Церковные власти, естественно, придерживаются последней позиции: возглавляемая ими организация есть единственная истинная Церковь.

В течение последних двух столетий появились христиане, которые веруют в единство Церкви как нечто, реальное именно для веры. Зримо же единство Церкви является не свойством какой-то одной конфессии. Единство не есть единственность.

Единство Церкви нужно, обязательно для спасения. Единство невидимо, но Церковь видима. Совесть, разум и опыт каждого человека руководят им в определении того, где единство Церкви. Человек часто ощущает, что в этом поиске ему помогает Бог. Благодать не просто помогает, а ведет.

Тем не менее, из положительного опыта Божьего водительства к определенной церковной организации не обязательно делать напрашивающегося вывода о том, что все прочие организации к Церкви отношения не имеют. Воля Божия может проявляться различно, и было бы богоборчеством решать, чего Бог не может. Например, решить, что Бог не может сделать членом единой Церкви человека, стоящего вне любой церковной организации.

От человека безусловно требуется и не становиться на место Бога и стоять на том месте, куда привел Бог. Поэтому разумно и по совести поступают люди, которые считают свою церковную организацию единственной единой Церковью, а обо всех прочих полагает, что они близки к Церкви настолько, насколько разделяют вероучительные и канонические принципы данной организации.

*

Выражение "перегородки, разделяющие Церковь, не доходят до небес" приписывают и митр. Филарету Дроздову, и митр. Платону Левшину. Кажется, однако, что это всё-таки выражение из Англии. Дело в том, что в России не было обычая разгораживать помещение перегородками. В самое последнее время заимствовали эту манеру для офисов (обычно частных). Вообще же, в России идеал - это собственный кабинет, обособление от мира крепкими надёжными стенами. Да и на Западе повышение по службе сопровождается дарованием всё большей и всё более обособленной жилой площади. Кто выше всех у того и кабинет настоящий, и площадь его огромная. Это капитализм сохранил от феодальных времён. А вот в больницах - и именно в английских больницах, как их стали организовывать "по науке" в XVIII столетии - устраивали огромные палаты с высокими потолками (чтобы больше было воздуха). В крайнем случае, между кроватями ставили и ставят ширмы - перегородки. "Крайний случай" - это когда больной сосед бредит, пристаёт с разговорами и т.п.

Церковь - больница, христиане - больные. "Понеже бо пришел еси во врачебницу", - эти слова из молитв исповеди без проблем взяты православными у католиков. Что Церковь - больница, это противоположно духу Евангелия. Иисус исцелял, Иисус звал к Себе больных, чтобы они исцелились, а не продолжали болеть. Но Иисус исцелял физические болезни, Иисус исцелил человека от вечной смерти, а серединочка-то осталась с гнильцой. Отсюда и разделения между христианами: конфессиональные барьеры мешают поубивать друг друга, и слава Богу. Главное - помнить, что перегородка, возможно, заслоняет не тебя от бреда ближнего, а ближнего от бреда твоего. И не использовать и выше написанные слова, чтобы уязвить ближнего: ага! почувствуй, сколь в тяжком грехе ты пребываешь и какое бредиши!! - но чтобы чуть-чуть посмиреннее глянуть на не только на себя, но и на свою обжигающе любимую церковную организацию.

*

В 1681 году на службу в Посольский приказ приняли поляка Яна Белобоцкого. Его перекрестили в православие, назвав Андреем. Белобоцкий, однако, не отрёкся и от католичества и в своём исповедании веры писал:

«Исповедую, яко аще и разны суть уставы церкве греческия и костела римского, обаче кто разсудити не может, которая истиннейшая и безбеднейшая вера, спасен во обоих быти может. Но кому Бог в сердце толцает, да лучше сию соизволит, нежели иную, не может быти известен о спасении своем: понеже противится Духу Святому. [...] Сице разумею: яко едина вера нарицается, яже согласно вся догматы от Бога самого, и Апостолов святых преданныя содержит».

Этот перевод с польского текста соответствует, очевидно, тому, что Белобоцкий говорил 18 мая 1681 года в беседе с патриархом Иоакимом.

Сперва Белобоцкого поняли неправильно: что он, якобы, считал допустимым католику тайком придерживаться своей веры и после принятия православия. В ту эпоху были часты и случаи, когда православные принимали католичество, учились у иезуитов в коллегиях, а затем возвращались в православие. Такого "временного предательства", "иезуитизма" церковные власти не осуждали категорически. Человек с переломанной совестью любой власти даже удобнее. Белобоцкий, однако, был против двуличия. Пожалуй, нельзя назвать его и "веротерпимым" - он ведь не рассуждал обо всех верах. Позднее он даже обличал старообрядцев.

Не утверждает Белобоцкий и того, чтобы различия православия и католичества были второстепенными. Он лишь подчёркивает, что выбор - не за человеком, а за Богом, который "толкает сердце человеческое". Яркий образ: сердце бьётся, потому что его Бог трогает.

Таких людей одинаково боялись и католические власти, и православные. Ведь главный враг церковных властей - Божья власть. Можно сжечь еретика, а Бога не вызовешь в трибунал, не сожжёшь и не отлучишь.

Быть "православным", "католиком", "протестантом", даже быть "христианином" вообще чуть-чуть смешно. Христос спас людей от всякого зла, в том числе от поклонения ярлыкам, от разделений и противопоставлений, от выпячивания "своего". Христос пришёл сделать евреев, плотников, мужчин, женщин, стоматологов, греков - людьми. И вдруг именно те, кто сделаны людьми, сочиняют себе особые названия! "Христианин" - ещё ничего, это придумали со стороны, придумали в качестве оскорбления. Но всё последующее...

Быть "чуть-чуть" смешным - нормально. Хуже, что есть люди, которые приходят в Церковь не для того, чтобы успокоиться "на лоне Авраамове", а чтобы найти себе прокрустово ложе. И вот идут такие "спасённые" с прокрустовым ложем святоотеческого богословия, или с прокрустовым ложем библейской буквы, или с прокрустовым ложем схоластической теологии и прикладывают к окружающим. Укладывают на это ложе не только живых, но и мертвых - так появляются католики, для которых все римские папы еретики, православные, для которых все святые отцы чем-нибудь, а погрешили и подлежат оцеживанию. Всё осуждают - пожалуй, кроме Евангелия. Хотя кажется, что Христа щадят не потому, что любят Его и веруют в Него, а потому что Христос безразличен тем, кто пришёл в Церковь за решёткой, на которой можно жарить ближних, и кто вполне заслуживает звания "прокрустианин".